Бог с ним, с Монферраном

Именно это — если говорить об Исаакиевском соборе — превращает сложную, но абсолютно однозначную — и с религиозной, и с этической, и с правовой и политической точек зрения — ситуацию в ту муть гражданского противостояния, из которой вынырнуть (без колоссальных потерь и социально-психологических травм) становится с каждым днём всё труднее. Да, повторяю — наша ситуация при этом абсолютно однозначна. Чему далее следуют пункты, числом четыре.
Дом-музей или Дом Молитвы?
Сегодня господствующий (во всяком случае, в информационном поле) миф выглядит примерно так. Исаакий — это национальное достояние, созданное государством (бывш. Российской Империей) на народные средства, сохранённое советской властью и превращённое в один из лучших музеев мира. В настоящее время этот музей приносит городу огромный доход, является базой для фундаментальных научных исследований, а также милостиво предоставляет РПЦ право — по согласованию с музеем, конечно, — проводить церковные службы и другие мероприятия в строго отведённом для этого приделе.
Правда, РПЦ (и не вздумайте отступать от политкорректной аббревиатуры!) ведёт себя неполиткорректно — например, проводит без согласования с руководством музея какой-то там «крестный ход», который, находясь в своём праве, публично называет «провокацией» директор Санкт-Петербургского государственного бюджетного учреждения культуры «Государственный музей-памятник «Исаакиевский собор» (СПбГБУК ГМПИС) Николай Витальевич Буров. Тем более опасным, подрывающим бюджет города, оскорбляющим всех петербуржцев и сокрушающим базовые основы петербургского менталитета покушением на сакральные ценности культуры и искусства являются любые претензии «РПЦ» на захват чужой — общенародно-государственной — музейной собственности. Того самого СПбГБУК.
Отнесёмся к доводам и аргументам «музеезащитников», как если бы они были аргументами в споре, а не единственно-верными (т.е. не подлежащими оспариванию) партийными лозунгами. То есть попытаемся их всерьёз разобрать и проанализировать.
Да, Исаакий — это с самого начала государственный проект. Более того, имперский и самодержавный. А ещё — госбюджетный.
Будущий Пётр Великий родился 30 мая (9 июня) 1672 г. в день святого преподобного Исаакия Далматского. В конце IV века Исаакий не смог убедить императора-ересиарха Валента вернуть храмы православным: император не послушал святого, бросил его в темницу, а сам вскоре погиб от руки варваров-готов (был заживо сожжён в дровяном сарае). Пётр Алексеевич считал св. Исаакия своим небесным покровителем. По воле императора был построен и 30 мая (10 июня) 1707 г. освящён деревянный храм во имя св. преп. Исаакия. Именно в этом храме 19 февраля (1 марта) 1712 г. венчались Пётр I и Екатерина Алексеевна. Рядом с деревянной церковью был в 20-х гг. XVIII века возведён второй, каменный, храм (20-е годы XVIII века), на месте которого в 1768 г. по воле Екатерины II был заложен, а 30 мая (11 июня) 1802 г. — уже при Александре I — освящён Исаакиевский собор. На его месте в 1819 г. был перезаложен новый Исаакиевский собор по проекту Огюста Монферрана. Он был освящён 30 мая (11 июня) 1858 г.
Все эти работы велись по воле правящих монархов и за счёт казны. Причём из казны выделялись огромные по тем временам деньги. Что касается «юридической принадлежности» храма, то, думается, до реформ госуправления, проведённых Александром I и Николаем I, такой вопрос перед самодержавно-государственной и церковно-синодальной системами просто не возникал. При Александре II Исаакиевский собор, ставший кафедральным и одним из двух (вместе с Храмом Христа Спасителя) главных храмов империи, существовал уже в рамках развитой и хорошо отформатированной бюрократической системы управления.
В этой системе уже не было места неопределённостям — в 1864 г. здание собора было передано в ведение министерства путей сообщения и публичных зданий, а в 1871 г. — в ведение министерства внутренних дел. Ещё в 1864 г. при главном кафедральном соборе Русской Православной Церкви были учреждены должности инспектора и архитектора, а также создано специальное «техническо-художественное совещание» в составе трёх профессоров Академии художеств. В 1883 г. Собор — вместе с Храмом Христа Спасителя в Москве — перешёл в двойное подчинение: ответственность за «техническо-художественную» сторону осталась за МВД, а организационно-хозяйственные вопросы были переданы «Ведомству православного исповедания» (т.е. государственному аппарату Святейшего Правительствующего Синода, органа совместного государственно-церковного — при несомненном приоритете государства — управления духовными делами православной российской монархии).
Как информирует сайт СПбГБУ культуры (почему-то называемый cathedral.ru), именно государство — через ведомство православного исповедания — финансировало религиозную деятельность Собора: самый многочисленный причт столицы получал жалование, в 3-4 раза большее, чем в других «бюджетных» храмах.
Собственно, всё это понятным образом вытекало из самого существа Российской Империи, в которой Церковь не была отделена от государства, в которой система церковного управления просто входила в структуру госаппарата и в которой забота о духовной жизни подданных, в первую очередь православных христиан, официально считалась одной из главных, стратегических задач государственной власти. Поэтому значительные государственные усилия, в том числе финансовые вложения, были естественным образом направлены на решение этой важнейшей задачи.
Тем более что государство — возглавляемое и олицетворяемое самодержцем — в его лице было не только главным управляющим, но и самым главным прихожанином Церкви.
Что изменилось после крушения монархии и провозглашения светского характера государства? Изменилось многое — но светским советское государство становиться и не собиралось. Оно не разделяло Богово и кесарево и не отрешалось от религиозных вопросов — более того, решало их куда более безапелляционно, чем православная монархическая власть. Опубликованный 5 февраля 1918 г. декрет Совнаркома «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», провозглашающий «светское государство» и «свободу совести», был, конечно, ничем иным как смертным приговором Церкви с отсрочкой исполнения — ну а пока ордером на её арест.
Церковь лишалась всех прав собственности, прав юридического лица и вообще прав, а государство провозглашало своей официальной религией общеобязательную веру в несуществование Бога.
Соответственно, с Исаакием всё получилось очень просто. Главный храм страны, построенный государственной волей за народные деньги для того, чтобы стать «верной твердынею Православья», был разорён. В мае 1922 г. из храма было изъято более 48 килограммов золотых изделий и около 2 тонн серебряных украшений. 29 апреля 1922 г. был арестован и вскоре приговорён к смерти настоятель кафедрального собора прот. Леонид Богоявленский (приговор был — в соответствии с духом вышеупомянутого декрета — с отсрочкой: сначала его как бы смягчили, а привели в исполнение только в ноябре 1937 г.).
Исаакий же был отобран у Церкви и передан так называемым «обновленцам» — поддержанной ГПУ по прямому указанию большевистских вождей, прежде всего Льва Троцкого, самозваной группе вероотступников.
История Исаакия как государственного музея — того самого, который так сакрально дорог петербургской интеллигенции — начинается 18 июня 1928 г.: президиум ВЦИК постановил «оставить здание собора в исключительном пользовании Главнауки в качестве музейного памятника», после чего в освобождённом от церковников музее открылась выставка… «История строительства Исаакиевского собора». Ну, а 12 апреля 1931 г. торжественный показ «самого большого в мире маятника Фуко» открыл ещё более прогрессивный этап в деятельности «музейного памятника» — в «здании собора» заработал «Государственный антирелигиозный музей».
Но уже в 1937 г. (как раз прот. Леонида Богоявленского расстреляли где-то под Кустанаем) музею был определён «историко-художественный профиль» — об этом нам с гордостью сообщает всё тот же сайт cathedral.ru. Хорошо, конечно, потому как могли бы и взорвать, как Храм Христа Спасителя. А глаза такие доообрые…
Сайт, чувствительно украшенный красивыми словами про «память чувств», рассказывает нам о всё новых и новых достижениях замечательного музея. Так, уже в январе 1963 года музей-памятник «Исаакиевский собор» удостоился чести стать филиалом Государственного музея истории Ленинграда.
Ну и наконец — фанфары! — «одним из знаменательных событий в жизни музея стало возобновление богослужений в храмах-памятниках: в 1990 году, впервые после закрытия Исаакиевского собора как действующего храма, в нем совершил Божественную литургию Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. Пройдёт всего несколько лет, и в 2005 году будет подписано “Соглашение между Государственным музеем-памятником “Исаакиевский собор” и Санкт-Петербургской Епархией о совместной деятельности на территории объектов музейного комплекса”…»
Светское государство в свете Нового Завета
Но история продолжала течение своё, и на рубеже 90-х государство постепенно отказалось от общеобязательного (вплоть до преподавания в вузах) «научного атеизма» как государственной религии. То есть реально стало светским — а не религиозным или антирелигиозным. Для которого право «исповедовать любую религию» как минимум равнозначно праву «не исповедовать никакой». Как такое — светское — государство соотносится с христианством (и вообще с религией)? Понятно, что оно не должно руководить религиозной деятельностью (поддерживая её силами Ведомства православного исповедания Российской Империи или уничтожая посредством Совета по делам религий при Совете министров СССР).
Но — если говорить именно о светском государстве — противопоставление его христианской Церкви абсолютно несостоятельно. Более того, именно такое государство соответствует христианскому вероучению.
Потому что о власти в Новом Завете сказано совершенно однозначно. Во-первых, это евангельские «Царство Моё не от мира сего» (Ин, 18:36) и «кесарю кесарево, а Божие Богу» (Мф 22:21). Во-вторых, апостольское «несть бо власть аще не от Бога» (I Рим, 13:1). Стоит только напомнить, что слова Христа прозвучали во времена кесаря Тиберия, а слова апостола Павла — во времена императора Нерона. Властителей жестоких и безнравственных (при том что Нерон — вообще первый сознательный властитель-христианоубийца, на совести которого в том числе и мученическая смерть св. Павла).
То есть речь идёт от власти как о механизме мира сего, который необходим для устроения повседневной жизни и именно в таковом качестве его следует воспринимать, в том числе и повинуясь ему. Потому что Церковь не отрицает мiр, влияет на него — через людей, собранных в Церковь, — но царствует вне его и выше него. И учит повиноваться мирской «власти от Бога», устраивая свою мирскую жизнь, ну а в случае её — мирской, человеческой, власти — греховного безумия, — относиться к нему как к наказанию Божию. Наравне с ураганами, пожарами и землетрясениями.
Удивительным образом такое отношение Церкви к власти в полной мере соответствует и месту Церкви в светском государстве, если это государство действительно следует принципу отделения себя от Церкви. Потому что светское государство, которое заботится обо всех своих гражданах, вне зависимости от их эллинства, иудейства или христианства, — это единственно возможное новозаветное государство.
Наши царебожники в упор не видят (а когда видят, то ссылаются на неточность перевода) совершенно очевидного: с христианской точки зрения род царей-помазанников завершился вместе с Ветхим Заветом. С той поры и навеки Царь-Помазанник — Один. Его называли Иешуа Машиах (на языке оригинала), а потом — Иисус Христос (по-гречески и по-русски), Джизес Крайст (по-английски) и многими другими созвучиями. Но Он — по вере единой, всецелой и апостольской Церкви — единственный и вечный Царь-Помазанник, и Царство Его (которому не будет конца) не от мира сего.
Поэтому Его власть над странами и народами осуществляется через души принявших Его людей. А единственным истинным православием власти становится христианское поведение властителей, не претендующих на духовное руководство. И это значит, конечно же, что государство ограничивает своё вмешательство в жизнь граждан делами общей важности, в том числе пресечением преступлений, охраной рубежей, заботой о молодых, старых, слабых и больных, а также, конечно, защитой и обеспечением их прав.
Что же должно делать такое светское государство, как наша Российская Федерация, с большинством (можно спорить — с относительным или абсолютным) населения страны — православными христианами? Разумеется, то же самое, что предпринимает государство в отношении меньшинств — религиозных (другие признанные конфессии), этнических (автономии в составе Федерации, национально-культурные автономии и т.д.), культурных (любители классической музыки и архитектурных музеев), медицинских (онкологические больные). Государство — при безусловной поддержке общества — тратит существенные бюджетные средства на культуру, в том числе на развитие государственных консерваторий и бесчисленных вузов, в которых студентов обучают музейному делу и охране памятников. На обучение детей, проживающих в автономных республиках и округах, местным нерусским языкам. На развитие дорогостоящей онко-медицины. И это как бы понятно, да?
Но почему же тогда какие-то вопросы вызывает обязанность государства заботиться о правах миллионов православных христиан, которым Конституцией гарантирована свобода совести? Это в равной степени относится и к остальным признанным конфессиям, но, насколько можно понять, в республиках с преобладающим (или хотя бы существенным) мусульманским населением такое участие государства не то чтобы не осуждается — попробовали бы они это сделать!..
Наверное, потому, что — несмотря на все перемены в общественной жизни России после 1988 г. — «светское» государство с точки зрения значительного количества людей (и большинства «тусовки») до сих пор означает государство атеистическое. Как минимум — антиправославное. Потому что в костёл или кирху они заглядывают вежливо и культурно, «в мечети» панк-намазов не устраивают (попробовали бы…), а при входе в синагогу совершенно не гнушаются покрыть голову символическим носовым платком (хотя бы и были атеистами или православными) — отнюдь не вопия о бессмысленном шовинистическом дресс-коде (как они это делают, когда говорят об «РПЦ»). А Русская Православная Церковь — и в целом религиозная жизнь верующего православного христианина — почти официально трактуется как этнографическое чудачество.
Поэтому к праву на посещение зоопарка мы относимся всерьёз. За право официально — под государственной защитой — регистрировать однополые браки мы готовы гордо и публично бороться. А вот право молиться Богу… Ну мало ли! Это же не прогрессивные права трансгендеров, это же какие-то бабушкины сказки и предрассудки отсталых людей. В результате в стране, где реальная воцерковлённость постоянно и поступательно растёт и где правит православный (всерьёз) глава государства (на которого в элитах вообще-то принято равняться), в общественное мнение исподволь внедряются стереотипы, куда более агрессивные и ненавистнические, чем в самые худшие годы коммунистического антирелигиозного мракобесия, когда «космонавты в космос летали и никакого бога не видели», а «Исаакиевский собор строился не для того, чтобы там попы свечками коптили».
Поэтому православная общественность становится не просто молчаливым большинством. Она становится — со всё большей очевидностью для себя — подавляемым большинством, подвергающимся травле со стороны агрессивного, фантастически несправедливого и при этом ничем не стеснённого меньшинства. Травле злобной, оскорбительной. Травле со стороны людей, не желающих понимать и уважать религиозные чувства других людей (понятное дело — лицемерных и отсталых, ведь мы-то с вами «знаем, что никакого бога нет и никогда не было»).
Людей, для которых «чувства верующих» — это уродливые порождения Яровой и Милонова, а не глубокая и личная любовь верующих к своей Церкви (безо всяких аббревиатур), а значит, и к Патриарху (которого православные верующие ежедневно поминают в храмах и в домашних молитвах как «великого господина нашего и отца»). Эта травля загоняет православных в угол отчаяния и озлобления, дьявольски искушает их возможностью «обоснованно» гневаться и ненавидеть — а потом лавинообразно усиливается: посмотрите на этих православных — а чего это они такие злые? Особенно опасно то, что нормальных каналов для выхода этого возмущения, для гражданского протеста православного большинства попросту нет: православную общественность никто не поощряет к активности — более того, всеми силами эту активность сдерживают. Наша власть вообще намного тревожнее относится к самодеятельной гражданской позиции «своих», нежели к выплескам агрессивной ненависти из рядов «оппозиции».
Кролики как удавы
«Молчаливому большинству» противостоит, как всегда, говорливое меньшинство. Очень активное. Совершенно не склонное (в отличие от клириков и чиновников) к молчанию и аккуратности в высказываниях. Назовём его «самопровозглашённой российской интеллигенцией» — тем более что оно так любит аббревиатуры.
Спорить со всеми их доводами мы не будем. А просто немного поцитируем. Потому что цитаты полностью исчерпывают себя сами: они предельно откровенны.
Лидер музеезащитников, автор призыва «Исаакий не отдадим!» и заслуженный депутат двух последних созывов питерского ЗакСа Борис Вишневский абсолютно точными словами разъясняет свою позицию («Я против того, что Исаакий передают РПЦ» — блог на сайте «Эхо Москвы», 15.01.17). Он был бы против «даже если решение бы принималось гласно и с общественным обсуждением. Потому что если вас ограбили — неважно, что перед этим вам ласково объяснили, что ваш кошелёк грабителям нужнее, чем вам. Речь между тем идёт именно о грабеже: у нас хотят отнять Исаакий». Как сказали бы на это церковники и клерикалы (а я бы к ним присоединился) — ничтоже вопреки глаголю. Конечно, грабёж. Который продолжался почти сто лет (ну девяносто — если считать после официального закрытия храма). И который идейные потомки грабителей-большевиков прикрывают грудью, ласково объясняя: православный Храм грабителям нужнее в качестве государственного бюджетного учреждения культуры — ну и в качестве кошелька, естественно.
Другой лидер музеезащитников Максим Резник, тоже популярный депутат двух последних созывов и аж целый председатель комиссии Заксобрания по культуре, деликатно оценил решение о возвращении музею функций храма как «оскорбление города» («Экономика сегодня», 11.01.17).
Товарищ Резника по партии, бывший депутат Государственной думы и нынешний — ЗакСа Оксана Дмитриева объясняет в «Независимой газете» (20.02.17) с присущей ей чёткостью формулировок свои представления о правильной реституции в стиле г-на Передонова, иконы стиля для части петербуржской интеллигенции: «При передаче Казанского собора РПЦ все объекты Музейного фонда были вывезены и переданы другим музеям и хранилищам. Это было возможно: сняли со стен иконы, разобрали стенды с музейными предметами религиозного культа и перевезли их в другое место. Содрать мозаику с нефов Исаакиевского собора, вырезать фрески, разобрать малахитовые колонны и совершить другие акты вандализма невозможно, не разрушив сам собор и не нарушив все законодательство об охране памятников. Таким образом, поскольку объекты Музейного фонда неотделимы от здания собора, то Исаакиевский собор как объект недвижимости не может быть передан ни в собственность, ни в долгосрочную аренду, ни в безвозмездное пользование».
Но наиболее чётко, внятно и честно излагает точку зрения этой части интеллигенции их новоприобретённый социально близкий элемент Александр Г. Невзоров на страничках украинского пропагандистского сайта «Gordonua» (14.01.17): «Лоббирование и попытка захватить Исаакий — это очень давняя мечта РПЦ, потому что это, действительно, очень солидная торговая точка. Причём там можно продавать не только магические услуги, но и, в основном, всякие сувенирчики, — провозглашает любитель коней и ненавистник попов, тут же разъясняя. — То, что РПЦ требует ей передавать храмы, это столь же логично, как управление дорожного хозяйства потребовало бы передать в собственность ему все дороги. Это строило государство, у которого была государственная религия, которое вбухивало в это казённые, так называемые народные деньги, и когда этот пикантный факт станет известным, вероятно, наступит обратная реакция». И это — аутентичное выражение позиции «музеезащитников», её духа и буквы. Но про дух у Невзорова есть и ещё более концентрированная формула подлинного интеллигентного антиклерикализма (сайт «Эха Москвы», 1.03.17): «Духовность имеет запах и этот запах, как правило, невыносим».
Можно, конечно, счесть последние цитаты недобросовестными: дескать, Невзоров — известный хулиган, тролль и трикстер. Ну да, конечно. Но вот — ещё одна (и реальная) икона петербуржского стиля, историк, писатель, публицист Лев Лурье. Остроумный и очень интеллигентный человек — куда там Невзорову. Но — давайте честно! — бьёт Невзорова влёт и оставляет его далеко за спиной. «Кто за Исакий? Выйди и стройся. С нами сегодня качок и ботан. С нами Нагиев и Пиотровский, с нами покойный Огюст Монферан. Подло казаками сбит Мефистофель. Нагло ликует Милонов-баран. Ты не получишь собор, Варсонофий. С нами покойный Огюст Монферан. Были на сходке дети, собаки, Резник, казаки и даже цыган. Губер, забудь даже слово Исаакий. С нами — покойный Огюст Монферран». Эту веселуху выдающийся интеллигент запустил, к восторгу клаки, в своём фэйсбуке. И был многократно лайкнут и репостнут своими многочисленными френдами.
…Только честно: вам и правда нравится этот тонкий юмор, эта высококультурная блатная стилистика, этот нерассуждающий комсомольско-чекистский задор в лучших традициях пыльных шлемов и прочих красных дьяволят?
Но это далеко не всё. Потому что вся эта тусовка — когда-то яркие и живые фрондёры, а теперь всё более агрессивные, косные и не способные слушать никого, кроме себя, сектанты — давно уже понятна и не должна, казалось бы, удивлять ничем. Но вот — удивляет. Потому что обладает эта стайка скачущих на своём внутреннем майдане кроликов даром удава — они умеют гипнотизировать и зомбировать. Причём не каких-то там бандарлогов, а людей, которых принято считать умными, глубокими и заслуженными.
Вот общепризнанный в определённых кругах гений Александр Сокуров с безупречной — как это у интеллигентов правильно называется? ах, да — предъявой («Газета.Ру», 23.02.17): «Настало время сказать церкви, чтобы она оставила в покое государство и перестала пытаться участвовать в его управлении — для её же блага. Петербург — это культурная столица России. Может быть, не являясь таковой в полной мере, она берёт на себя эти функции. И ни у кого нет права разрушать или перепрофилировать культурные узлы, которые эти функцию осуществляют. Исаакиевский собор — это культурная субстанция Петербурга. Быть может, следом потребуют вернуть и другие храмы, а затем и Эрмитаж? Стоит только начать. Надо призвать их к порядку, чтобы они не раскачивали общество — мы же все видим, какое противостояние возникло».
А вот — это уже по моему скромному мнению — действительно и по делу уважаемый, высокообразованный человек, с обоснованно высокой профессиональной и личной репутацией. Так говорил Андрей Пиотровский (в интервью «Фонтанке» от 1.02.17): «Первое и самое главное — закрывается музей. Для нас это важно не меньше, чем для церкви открытие храма. Соборы Петербурга не просто храмы, у них особое значение… Эта сакральность выше религиозной. Она государственная, признак города-столицы. Понижение значения соборов до приходских храмов — шаг к провинциализации Петербурга».
Ну и наконец — достаточно хорошо знакомый мне (в том числе по личному общению) Николай Буров. «Голос Петербурга». Интеллигент. Традиционно уважаемый самыми разными людьми. И вот что он говорит (цитаты по статье в «Новой газете», 20.02.17). О Смольном соборе, в котором он ни разу не был после его передачи Церкви: «Это та жена, которую я застал с любовником в постели. Поэтому видеть я её не хочу больше».
Так вот — нельзя не согласиться с Михаилом Борисовичем Пиотровским. Всё он правильно говорит о провинциализации Петербурга. Только вот что безмерно обидно — начинается эта, скажем честнее, деградация великого города в первую очередь с его благородной и умной головы. Потому что любые позиции и мнения имеют право на существование. В том числе и позиция о необходимости оставить на месте храма «музей-памятник». Равно как и позиция противоположная — о том что храм должен вновь стать Храмом Молитвы, оставаясь культурным достоянием и музеем. Но вульгарные, примитивные, в худшем смысле провинциальные штампы, отсылающие к самому махровому советскому антирелигиозному мракобесию (из серии про космонавтов и про свечи), а то и к римскому язычеству времён кровавых гонений на христиан (про высшую сакральность государства в сравнении с Царством Небесным)…
Слышать их от маститых и действительно умных и образованных людей… Это как-то очень печально и стыдно. И заставляет ещё раз задуматься об исключительной хрупкости светской культуры, о её неустойчивости перед злом и ненавистью, о её незащищённости — если она отказывается от высшей помощи.
Но есть и ещё тема для раздумий. Тема такая: а бывает ли одной ладони хлопок? И только ли кролики-удавы и взращённая в атеизме культурная элита города виноваты в том, какой размах приняли нестроения вокруг судьбы Исаакиевского собора?
Кладбище съеденных чижиков
Тут можно было бы обсудить стилистику полемики со стороны «реакционных клерикальных активистов», доходящих в своём раже до совершенно негодных оборотов и формулировок (кто-то от эмоций, а кто-то просто сдуру). Но вот в чём дело — позиция храмозащитников действительно реакционная. Потому что она — в её радикальных формах — это именно реакция на прессинг и травлю со стороны музеезащитников (а если вспомнить их приоритеты в защите всего им дорогого — то мефистофелезащитников). В то время как позиция настоящих лидеров общественного мнения с православной стороны (начиная с Патриарха) — предельно выдержанная, осторожная и компромиссная. Но. Вовсе не резкие высказывания депутата Милонова и иже с ним — причина того, что к антирелигиозным мракобесам примкнул гораздо более широкий круг эмоционально протестующих. Вовсе не эксцессы активистов привели в ряды возмущённой общественности и некоторых чиновников, и часть верующих. Не они превратили прозрачную и объяснимую ситуацию в тупиковую и предельно травматичную.
И вот тут нельзя не согласиться с оценкой, прозвучавшей из уст Николая Бурова (цитирую по «Новой газете»): «Это не ор по поводу музея, это крик по поводу города. Нельзя безжалостно к нему относиться. Нельзя входить в этот город, не вытерев ноги, не сняв калоши на пороге. Город воспринимает это крайне негативно и отвечает таким образом».
…Я когда-то знал Бурова как человека абсолютно системного, государственного и договороспособного, и меня очень удивляет, что с ним не смогли договориться: как утверждают многие, минимальное проявленное к нему уважение — хотя бы в форме предварительного, до всяких публичных объявлений, собеседования и просьбы о совете и совместных действиях — должно было превратить его в надёжного, грамотного и авторитетного руководителя процесса возвращения Исаакию функций Храма Молитвы в полном объёме, при этом способного дать грамотные экспертные подсказки, совершенно приемлемые и компромиссные: как сохранить музейный фонд, профессиональные кадры, научные программы, экскурсионно-просветительские планы и всё прочее, что никак не противоречит главным задачам Собора как Храма.
Но вот о том, что «с городом так нельзя»…
Да, прыжков и скачков фанатичных антирелигиозных мракобесов-«протестувальников» избежать не удалось бы. Но вот незаслуженной обиды множества приличных людей, дискредитации абсолютно обоснованного решения и масштабного кризиса доверия к власти и Церкви можно было бы избежать вне всякого сомнения. Так что именно вторая ладонь придала хлопку такую громкость, сделав главным мотивом для многих далёких от фронды петербуржцев мотив оскорблённого достоинства. Да, те самые слова, прозвучавшие 10 января из уст губернатора Полтавченко: «Решение принято».
Эта странная, кажущаяся демонстративной, чуть ли не специально направленной на «разжигание», неуклюжая фраза породила бурю конспирологических домыслов. Ставших особенно буйными из-за предыстории — напомним, что тема «передачи Собора Церкви» возникла в 2015 г. и была снята с повестки дня решением самого Георгия Полтавченко, объяснившего это тогда экономическими соображениями, а через год — как принято теперь утверждать в кругах «самопровозглашённой интеллигенции» — якобы внезапно и «втихаря» изменившего свою позицию и тут же, без объяснений с горожанами, заявившего об окончательности уже принятого решения.
Заговорили о многом — о расколе в элитах, о противостоянии в среде клира, о том, что губернатор таким образом попытался «выслужиться» перед президентом и «отмазаться» от обвинений в затягивании ремонта «Зенит-Арены», но при этом не испросил санкции, о том, что он — губернатор — был вынужден выполнять приказ «сверху», не то с самого верху, не то от партии-правительства…
Насчёт «неразберихи» и «сделал не спросясь»… Какие бы недостатки ни были присущи Георгию Полтавченко, кое в чём его обвинить невозможно. Во-первых, в словесной несдержанности. Во-вторых, в несистемности. В авантюризме и неосторожности. Это, кстати, не всегда хорошо и правильно, но зато совершенно однозначно отбрасывает самую возможность предположить, что странная форма внезапного «принятого решения» и неловкость публичного высказывания о нём обусловлена единоличной позицией губернатора, не санкционированной сверху.
Что же касается «принятого решения» по такому острому и фундаментальному вопросу, как судьба Исаакия… Тут возникает второе станиславское «Не верю!» Это я, если что, о Путине. Никогда не поверю, чтобы Путин, принимая такого масштаба решение (скорее всего, посоветовавшись с Патриархом Кириллом) стал причиной такой нелепой суеты. Путин вообще каков угодно, но не суетлив. У него совершенно иная манера принятия решений. Если его в чём-то в этом плане и можно упрекнуть — то разве что в медлительности, в чрезмерной аккуратности, в доведении любого решения до стадии созревшего, если не перезревшего.
А вот это — «решение принято и заткнитесь!» — ну не путинское это. Тем более что такой важный церковный вопрос им — человеком глубоко верующим и всерьёз воцерковлённым — не мог бы решаться вот так — левой ногой через правое плечо — ни в коем случае.
Так что на Путина не похоже никак. А вот с «передаточным звеном» проблемы есть… И здесь я не стану валить всё на и так уже достаточно обвалянный Смольный. Хотя, конечно, в последние годы стилистика общения власти с обществом в Петербурге оставляет желать… даже не лучшего, а хоть какого-то.
Но вот этот вот бюрократический аутизм… Это вот «решение принято»… «Денег нет, а вы держитесь»… Это вот «кто не за произвольное насильственное выселение из собственных квартир — тот паникёр и экстремист»… Это вот «ничего — проглотите!» (если забыли — напомню: ответ Ельцина журналистам на их недоумение в связи с назначением Бориса Березовского исполнительным секретарём СНГ). В общем, вот этот вот нестихающий хруст непрерывно поедаемых чижиков… Что это, как не прогрессирующий паралич коллективной воли и коллективного разума наших «элиток», не видящих вокруг себя никаких живых людей, не боящихся ничего, кроме гнева начальства, а потому непригодных ни к чему — ни к искреннему служению людям, ни к профессиональному выполнению воли начальства? И когда же это всё кончится?
Ответа пока нет. Но мы держимся. И ждём появления причин для хорошего настроения.
А теперь хочется вернуться на более прочную почву и сказать пару слов о безупречном и уважаемом всеми (в том числе обеими сторонами «исаакиевского конфликта») человеке.
P.S. Напоследок о Монферране
Причём же здесь Монферран? С кем он всё-таки? С «РПЦ»? Или с мефистофелезащитниками? И вот это вот «покойный» — это чтобы в дразнилке размерчик соблюсти или осмысленный выбор автора?
Начнём с того, что Монферран — великий архитектор, человек искусства, — был, несомненно, истинно верующим человеком. Рождённым и крещённым в католичестве. Для которого вера — не просто «конфессия», не имеющая никакого смысла. В конце концов, только глубокое и серьёзное отношение к отцовской вере не позволило ему (как и многим другим замечательным «русским немцам», в том числе Фёдору Петровичу Гаазу) перейти в православие, хотя это помогло бы ему решить некоторые проблемы.
Русский царь — как и французский архитектор — относился к вере серьёзно. Поэтому не смог принять противоречащее канонам решение о захоронении католика Монферрана в созданном его гением православном Соборе, и упокоился Монферран в своём родном Париже. Хотя торжественная церемония проводов этого почитаемого «клиром и миром» католика была проведена на самом высоком уровне — с заупокойной службой в Исаакии, с обносом гроба вокруг Собора.
Да и Русская Церковь отнеслась к памяти Монферрана с огромным почтением — его бюст, изготовленный из материалов, применявшихся при строительстве храма, был установлен в соборе — рядом со скульптурными изображениями святых, рядом со святыми иконами. Русская Церковь вообще чтит русскую культуру — вот и в патриаршем Богоявленском (Елоховском) соборе в Москве справа от входа висит старинная, середины позапрошлого века мемориальная доска: именно в этом храме в 1799 г., как там высечено, «крестился Александръ Пушкинъ».
Но с кем же Монферран? Он — покойный создатель «памятника культуры», принадлежащего сакральному государству? Он — «покойный» — с Лурье? С мёртвыми, которые так и норовят записать в мертвецы и похоронить кого угодно? Или он всё-таки «врезал Исакий в вышине верной твердынею православья»? И значит — скорее не с Лурье, а с Николаем Гумилёвым?
А может, он всё-таки с Богом, Которому принёс в жертву всю свою жизнь и весь свой гений? И Который — в ответ — одухотворил его, Монферрана, величественное творение? Стал Соавтором великого художника (как это у Него вообще часто бывает с великими художниками — например, с Гумилёвым и с Пушкиным)?
Думаю, Монферран — как и Исаакий — всё-таки с Богом. И не «покойный», а вечно живой.
А Бог — с Монферраном и со всеми нами. Даже с теми, кто гонит Его — потому что оставляет им время и шанс вернуться к Нему и к вечной жизни.

http://politconservatism.ru/articles/bog-s-nim-s-monferranom